While obscene heretics' hearts still beat, there can be no respite. While faithless traitors still live, there can be no forgiveness
Был у меня пост. Понедельник, 11 июня 2012 ТакойПрирода огрызается клыками молний. Я близко. Мое видение ПОЛНОСТЬЮ открыто. Этот чертов центр рядом. Все, что я потерял, все, что я забыл, все, что я искал - там. Я близко. Испражняющиеся киты, метательные разделочные ножи, заблеванные аллеи мертвых парков, все было не напрасно. Солнце взошло кровавой язвой и заливало кипящим гноем небосвод, но я знал. Знал, где я и что ищу. Поток еще не полон, осталось чуть-чуть. Млечный путь превращается в опухоль и сочится сукровицей звездного дождя. Небо воет в протесте. Восходит свинцовое солнце нового мертвого мира. А он все еще где-то там. Этот Торговый центр. И я знаю, что он там есть. И лес. И тропа.
While obscene heretics' hearts still beat, there can be no respite. While faithless traitors still live, there can be no forgiveness
Blood Meridian, or the Evening Redness in the West
"And they are dancing, the board floor slamming under the jackboots and the fiddlers grinning hideously over their canted pieces. Towering over them all is the judge and he is naked dancing, his small feet lively and quick and now in doubletime and bowing to the ladies, huge and pale and hairless, like an enormous infant. He never sleeps, he says. He says he’ll never die. He bows to the fiddlers and sashays backwards and throws back his head and laughs deep in his throat and he is a great favorite, the judge. He wafts his hat and the lunar dome of his skull passes palely under the lamps and he swings about and takes possession of one of the fiddles and he pirouettes and makes a pass, two passes, dancing and fiddling at once. His feet are light and nimble. He never sleeps. He says that he will never die. He dances in light and in shadow and he is a great favorite. He never sleeps, the judge. He is dancing, dancing. He says that he will never die."
While obscene heretics' hearts still beat, there can be no respite. While faithless traitors still live, there can be no forgiveness
Нормальная такая прогулка по сибири. В те выходные я доблестно вернулся. И сразу отыскал следующее видео. Почему? По причинам сугубо (а)политическим. (Ну они же все за одним столом с одним боссом. О чем я бл@дь уже задолбался твердить. Но нет. У "Оппозиционных" и "Патриотичных" идиотов тут иная точка зрения.) читать дальше
While obscene heretics' hearts still beat, there can be no respite. While faithless traitors still live, there can be no forgiveness
Он первым прыгнул на буфер, я повис на каких-то штырях, И кто-то вышел курить - меня втянули в вагон на руках. И мне сказали: "Расслабься, жить будешь! Въ@би из горла! Она была в двух шагах, но в этот раз ничего не смогла." (c) Калугин
While obscene heretics' hearts still beat, there can be no respite. While faithless traitors still live, there can be no forgiveness
Падший Город И стоял град великий на реке великой. читать дальше Жили в нем люди, сильные, умелые, любившие свой город. Был в нем храм Господень и в храме люди молились поверяя Богу свои проблемы и обретая надежду. Город рос, вширь, ввысь и, казалось, недалек тот час, когда слава его затмит другие города и станет он маяком надежды для всего света белого. Ибо милосердны были жители его и не знал город обездоленных, щедры были жители его и не знал город бедных, умны и честны были жители его и не знал город обманщиков и мошенников, как не знал он убийц, мздоимцев и прелюбодеев, но знал мир и любовь. С городом рос и храм, облекаясь в белый камень, сверкая золотом куполов и крестов, говоря чистейшим звоном колоколов. Не на подати, руками наемников строился сей храм, но руками жителей, на собранные ими же на строительство средства. Но однажды на небо над городом набежала туча и пролился на улицы его дождь. Сырость серая заполнила переулки и скверы, парки и дворы и в тот день в город вошел путник. Его пустили и приветили, не обратив внимания на его черный плащ , черные и серые одежды цвета ночи и осеннего тумана и даже на странный блеск глаз из под капюшона, ибо ни город ни жители его не знали и не ждали предательства. И на следующий день был дождь и странный гость вышел на улицы и говорил с людьми. Говорил о Боге и о свободе, о добродетели и о пороке, о смелости и трусости. Странны были людям слова его, ибо верили они, что не пошлет Господь им ничего, с чем не смогли бы они справиться, а если пошлет, то такова его воля и они смогут с ней смириться. А в ночь испортилось зерно в закромах города, и на утро многие отравились свежим хлебом, ибо странна была порча та и не выглядел хлеб плохим, но горек был как полынь. Но жители справились, выходили больных и сожгли порченое зерно, разделив запасы хорошего. А через ночь пожары начались и горели дома и гостиницы, горели заводы и конюшни и вновь выстоял город благодаря единству его жителей. Но сомнение закралось в их души, ибо пламя не тронуло тех, чье зерно сохранилось позапрошлой ночью. Но те, кого не тронули напасти, разделили тяготы с другими и червь подозрения затаился в глубине сердец, не смея вылезти на свет. И вновь говорил гость с людьми, с каждым собеседником отдельно, и странные слухи поползли по Городу. Что не все в городе едины в благих намерениях, и не всех волнуют беды ближних. Что кто-то замыслил нажиться на несчастьях, прикрывшись добродетелью, а то и возвыситься на благих делах не от чистого сердца сотворенных. Что пострадавшие в несчастье и зависти и пустой злобе, дурное задумали причинить тем, кого горе обошло. Что странник тот пришел с предупреждением, предвидя гниль и порчу поразившие души. И что дальше будет хуже, а несчастья не остановятся. И люди косо смотрели друг на друга, сосед не верил соседу, а брат отдалялся от брата. Каждый таил от других запасы и не спешил на помощь. Те, кто хотел жить по-старому, боялись, что сочтут их стяжателями, те, кто готов был жить по-новому, боялись еще сильней. Бедные начали красть вместо того, чтобы просить о помощи. Богатые стали обманывать и ростовщичествовать, вместо того, чтобы помогать. Богатые стремились стать богаче, бедные вырваться из нищеты и каждый был готов нажиться за счет другого. Но когда воруют и обманывают все, богатеют лишь те, кто умеет воровать и врать. Тот, кто лишен порочного дара, лишь погрязнет еще глубже. Порча ширилась и в глубине душ и в числе. В Храм люди шли с мольбами о спасении и возвращении в светлые времена, но с мыслями о прибыли и удаче для себя, о бедах для соседей и карах для недругов. Люди принесли порчу в дом Господень и порча пустила корни. Напрасно первосвященник Храма взывал к Алтарю, видя, как младшие чины начинают за малую долю благословлять на наживу и отпускать грехи тяжкие и умышленные без раскаяния. Отчаяние овладело им. И в отчаянии пришел он к страннику. И тот ответил ему. И отчаяние захлестнуло душу первосвященника, а когда отступило, оставило тьму и ужас, но ни капли веры и смирения. Вновь возглавил он служителей Храма, умножая его богатства и питая его славу людскими грехами. Ибо настанет час и явится новая вера и каждый вновь придет в Храм с открытым сердцем. И этот час настал. Запасы и богатства города были не бесконечны, как не бесконечно людское терпение. Чем больше люди крали и обманывали, тем меньше они работали и создавали. Нищета ширилась и ночами все большая часть города сияла уличными кострами и горящими свалками. И все ярче и громче полыхали всенощные празднества богачей в попытках забыть про сгущающуюся тьму. Все светлей были огни в ночи. И однажды вспыхнул пожар. Пожар не огненный, но кровавый, бунт, питаемый злобой и отчаянием. Пожар полный хаоса и паники ибо никто не знал за кого и с кем бьется. Кто-то защищал богатые кварталы, кто-то их грабил, кто-то грабил грабителей. Много пролилось крови. Многие сделались калеками телом или духом. Но и этого оказалось мало, не достаточно, чтобы вернуть рассудок горожанам. И тогда на улицы пришла Тварь. Тварь, привлеченная пороком и кровью, чадом пожаров и безумием толп. И люди испугались. Не видя зла в сердцах своих, они нашли его на ночных улицах. Они увидели его и ужаснулись. Они побежали в Храм, прося о помощи и защите от чудовища ночи и его нечеловеческого голода. И первосвященник пустил их в великий Храм. И воззвал к их вере, но не знали они во что верят, кроме чужого обмана и злобы и Твари ждущей снаружи, и у него не было ответа для них, как не было и защиты. Тварь ворвалась в Храм брызжа грязью и скверной и бросилась к Алтарю. Но вышел путник и взошел на Алтарь Господень неся в руках пламень алый с синим и изгнал Её. Чудовище бежало, не причинив вреда ни страннику, ни горожанам. И видели люди в этом чудо и молчали. И в молчании был вопрос: Кто ты? Что делать нам? Кому молиться о помощи и спасении? И странник ответил: «Молитесь Мне, ибо Я - Страх».
While obscene heretics' hearts still beat, there can be no respite. While faithless traitors still live, there can be no forgiveness
А так же Украине, ИГИЛе и т.д. Знаете, я не люблю Теорию Заговора(относительно), Путина, Либерастов и вообще политиков. Как узнать, что политик врет? Посмотрите на его губы: двигаются - он врет. Так вот я думал, как так? в нашем глобальном информационном поле сосуществуют несколько структур, рисующих радикально отличающиеся картины реальности? Как так, что у кучи источников противоположные точки зрения, позиции, мнения. А потом я включил параноика. И вот тут мне стало страшно. Ведь если взять Украинскую, Российскую, Европейскую, Американскую позиции и не противопоставлять их, а принять за части единой системы, все встает на свои места. Никто не врет. Все говорят свою часть правды. На качелях нужны двое, работающие в противофазе. В многомерной/многовекторной системе с кучей участников, представив единую контролирующую силу мы получаем неожиданно гармоничную и пугающую картину. Доктор, как скоро я побегу копать убежище в Сибири?
While obscene heretics' hearts still beat, there can be no respite. While faithless traitors still live, there can be no forgiveness
You want it, you got it Everything you needed and more You said it, I heard it Careful what you wish for Deleted, defeated everything you've ever been No mercy, it's the way of the fist
I don't remember asking you about your imperfections You might win one battle But know this, I'll win the fucking war!
While obscene heretics' hearts still beat, there can be no respite. While faithless traitors still live, there can be no forgiveness
После основного цикла и Рагнарека, но до нулевой отметки(примечания для себя).
читать дальше Здание института уже показалось над рядами брошенных домов, а он так никого и не встретил. Малик двигался осторожно, тихо, но достаточно быстро, не видя причин прятаться. Его взгляд скользил чуть "ниже" реального мира накладывая на него образы "второго зрения". Пси-чумы не было видно, хотя обшарпанные стены, потрескавшийся асфальт дорожек, кривые засохшие деревья несли явный отпечаток порчи. Но порчи старой, еще до катастрофы в России. Что бы там ни произошло, оно изменило все. Сначала искаженные, как их тогда называли, взбесились, мир захлестнуло насилие. Затем, внезапно произошло нечто, отключившее психосферу от тварного мира. Все "нормализовалось". Только ненадолго. Прошло несколько лет и теперь "искажение" снова просачивалось в реальность. Что бы там ни сделали русские, оно теряло силу. Барьер размывало. Дамба рушилась. Как ни назови, мир снова катился к черту. По крайней мере так считали "незрячие". Был бы Малик таким, как те, старые охотники, когда действовал запрет на все пси-техники, он бы не сунулся сюда один. Он бы дрожал от страха на каждом повороте. Шарахался от теней. Здесь тени очень густые. Черные. Яркое экваториальное солнце заливает улицы душным палящим светом, но там куда он не попадает, скапливаются четко очерченные лужи черноты. Глупцы считают, что бояться нужно ночи. Лоа любят такие омуты. Здесь тень чернее самой темной ночи и можно скрываться, ждать и без помех разбираться с добычей. Без "второго зрения" тут не пройти. К счастью кто-то наверху сделал выводы. После возвращения порчи, появления пси-чумы, как ее знал Малик, в охотники стали набирать "специалистов". Разных сортов, в зависимости от местной специфики. Малик например знал, что бокоры вроде него весьма в цене, но крайне редки, за исключением Гаити, разумеется. Большинство ухитрялось развить "зрение", выучить пару трюков и на этом останавливались. Его арсенал был гораздо шире. Хотя, конечно, сильно зависел от местных лоа. В этом месте на помощь рассчитывать не приходилось, но и проблем не предвиделось: исследовательский институт времен первого прорыва, еще до того как начали засекречивать и запрещать все и вся, хоть и носил обозначение PSL-3, никогда не имел дело с угрозами уровня полной дельты, по крайней мере официально и был стерилизован как только стало ясно, что нужного уровня безопасности он не обеспечит. Здесь имели дело с порчей, именно ее следы и видел Малик в трещинах и выщерблинах, но это была застарелая грязь, дымчато-черный налет, не похожий на мутную пушистую плесень живой заразы или, защити Огу-Фер, на маслянистый, ощетинившийся порослью паучьих лапок, очаг пси-чумы. Все тихо и спокойно. Только запах страха, о котором говорили бродяги. Слухи о недобром присутствии ползли по фавеллам, ползли так настойчиво, что в комендатуре решили раскошелиться и позвать бокора. Никому не охота найти под боком источник заразы или логово какой-нибудь твари с той стороны. Малик тряхнул многочисленными косичками и собрался. Решетчатый забор с колючей проволокой поверху перед ним рассекала дорога, проходящая через распахнутые ворота. За воротами она выходила на пыльную асфальтированную площадку перед главным корпусом института. Остекленное крыльцо сверкало на солнце, двери были не заперты. Разложение и упадок оставили внутри более явный отпечаток, чем снаружи. Коридоры с выложенными плиткой стенами и залитым полом давно утратили стерильную белизну. Грязь, пятна, подтеки, кучи мусора и занесенных через двери и окна листьев создавали ощущение гниения, словно здание было мертвыми останками живого существа. Бокор-охотник не сразу понял, что это чувство частично навязано «вторым зрением». Пятна остаточной порчи превратились в темные венозные прожилки, тянущиеся из темных углов. Во многих местах грязь обычная перекрывалась со следами пси-загрязнения, образуя неприятные глазу узоры и угрожающие тени-силуэты. Углубляясь внутрь, ближе к лабораторной секции Малик начал ощущать все растущее беспокойство. Для быстро закрытого и брошенного института, где не происходило никаких выдающихся происшествий, здесь было слишком много следов. Давящая атмосфера. Резкий отсвечивающий желтым, запах разложения. Не тот, что чувствуешь носом, а именно «желтый», ощутимый при помощи «второго зрения», дополняющего органы восприятия. Запах разлагающихся останков, у логова хищника-людоеда. Или чумного барака, из которого вывезли всех больных. Ядреная смесь фекалий, мертвечины, отчаяния и болезни. Не то чего ожидаешь в обычном заброшенном здании. Совсем не то. Малик потер пальцами висящий на шее мешочек гри-гри, мысленно прислушиваясь к шепоту лоа. Тишина была оглушительной. Это место молчало громче, чем древняя гробница. Строение издавало обычные звуки деформаций и сквозняков, но на «низком» уровне царило безмолвие. Он поежился, вытащил из расшитых кожаных ножен на поясе изогнутый ритуальный нож и описал в воздухе замысловатую фигуру, бормоча под нос обращение к Папе Легба. Соваться здесь на «нижний» уровень без покровительства, увольте. Но и идти дальше, не зная, что происходит, тоже не лучший выбор. Он скользнул «глубже». Показались тускло-желтые облака вони распада. Прожилки на стенах стали объемнее и начали подавать признаки, или, скорее, остатки, жизни, хотя понять, что их оставило, было все равно не возможно. И появился тонкий, еле заметный след, звенящий концентрированной злобой и дистиллированной яростью. Отзвук сфокусированного зла звучащий острием наточенного топора палача, оборвавшего множество жизней. И жаждущего продолжать. Такая черная сила могла исходить только от одного класса врагов. Малик поежился. Ему еще ни разу не приходилось сталкиваться с демоном в одиночку. Более того, такие контакты были практически запрещены. Тот, кого касались эти твари, часто становился жертвой пси-чумы. Даже не очень сильный враг мог заразить, отравить душу охотника. Превратить того в злобного психопата, одержимого безумца. Разносчика этой заразы. Фактически в своего слугу. Но прямого присутствия этой мерзости не ощущалось. Да и след был уж очень сфокусированный, целеустремленный. Не похожий на турбулентные вихри злобы и ненависти остающиеся за ними. Малик вздохнул и поднял взгляд «выше», чтобы не касаться следов своим сознанием лишний раз. Направление было примерно понятно. Непонятно было другое: даже если тварь здесь, она не могла быть источником этой тошнотворной атмосферы. Эти следы, как и темные вены на стенах, породило нечто иное. Он перехватил нож поудобнее, уперев рукоять в ладонь и двинулся дальше. Они появились, когда он подошел к санпропускнику, ведущему в лабораторную секцию. Первый вылез из душевой, с левой стороны главного коридора. Грязный, в гнилых лохмотьях, с висящей складками кожей покрытой коростой нечистот, пигментными пятнами, пустулами и язвами. Нижняя челюсть безвольно свисала, демонстрируя необычно крупные, почерневшие обломанные зубы. Ниже ребер в лохмотьях зиял разрыв, открывающий горизонтальную прорезь похожую на ухмыляющийся рот, со свешивающимся дразнящим «языком» сизых узловатых потрохов. Под бровями чернели провалы глазниц. Это Малик увидел сразу, но отпрыгнув и всмотревшись не только в плотский облик, он понял самое неприятное. Этот бродяга, залезший сюда, то ли в поисках укрытия, то ли надеясь поживиться чем-нибудь ценным, был еще жив. Его тело было пронизано пси-чумой, которая и поддерживала его, сохраняя и наполняя силой. Его глазницы кишели движением хитиновых сочленений сотен многоножек. Черная живая масса щетинилась лесом много суставчатых ножек-усиков прощупывавших воздух и тянущихся к бокору. В его жилах кипела скверна, заставляя вены проступать на теле синюшно черными полосами, вспучивающимися и извивающимися, словно по ним тек поток насекомых. Бродяга ухватился за стену, и бетон рассыпался сухим печеньем под его пальцами. Он вцепился в нее рукой и швырнул свое тело навстречу незваному гостю. Малик вновь отпрыгнул назад и в сторону, пропуская рывок «живого мертвеца» и концентрируясь. Воля бокора начала заполнять нож, словно вода сосуд. Воля и решимость. Собранная в тугой жгут готовность остановить врага. Желание уничтожить мерзость стоявшую перед ним. Лезвие в ответ еле заметно вибрировало, откликаясь на прикосновение души хозяина, превращаясь в продолжение его сущности. Режущая кромка двоилась, отбрасывая тень своей остроты на нижний уровень, воплощая намерение того кто направлял ее. Вытравленные на полотне клинка символы замерцали пси-люминесценцией, обретая силу и смысл, пока Малик мысленно взывал к Барону. Ответа не было, но это и не требовалось. Он уже вошел в транс. Его силы достаточно, чтобы освободить душу несчастного. Да упокоит ее Барон. Живой мертвец развернулся к нему, взмахнув левой рукой. Бокор поднырнул под удар пропустив его над головой и двигаясь в противоположном направлении, уклонился от попытки схватить его, оказался у левого плеча противника и вогнал нож в область печени. Зараженный дернулся и замер пронизанный рассекающим потоком силы исходящей от ножа. Лезвие провернулось и рванулось вверх к солнечному сплетению, рассекая скрытый внутри, на тонком уровне, узловой очаг заразы, колышущийся клубком червей. Даже усиленная волей атака по жизненно важным органам не остановила бы это существо. Чума просто «изменила» бы его соответствующим образом, чтобы не терять дееспособную оболочку. Требовалось убить и болезнь и носителя одновременно. Вычистить очаг заражения даже на ранней стадии бессмысленно, чума проникала в душу и тело сразу и пускала корни везде. Подобная очистка давала легкую ремиссию, прежде чем нарождался новый очаг. Малик выдернул нож и отскочил. Зловонная жижа из раны не попала на него, но он все равно чувствовал себя грязным. Это ощущение возникло еще когда он ощутил атмосферу этого места, но сейчас как нож замарался в гнилой крови, так и его душа чувствовала прикосновение мерзости. Так человек со стыдом и ужасом замечает, что его возбуждает сцена насилия над ребенком, так муж с ужасом смотрит в глаза избитой прошлой ночью жены, так подросток, придя в себя после алкогольного угара, вспоминает, что ограбил и избил старика. След отвратительных эманаций, который нужно счистить как можно скорее. Нож от крови ржавеет. Душа от таких следов разлагается. И однажды может начаться заражение.
While obscene heretics' hearts still beat, there can be no respite. While faithless traitors still live, there can be no forgiveness
И еще не будет. Жопа, это такая штука, что есть сток, вроде маленький, но, сцуко, глубокий, а вокруг безразмерные волосатые полужопия. Но, это лирика. А пока я иуи откатился от металла. Есть отличная весчь: Dropkick Murphys
(Если бы я выбирал муз. тему для Эла из охотников, то это она)(Ну и себе. Мои проблемы текут где-то параллельным курсом)
Though his pride was wounded, his ego was strong Yea that was his Trouble and this is his Song
You said we die alone, in this case you were right No friends by your side or family in sight There'll be no talking your way out this time So don't count the cash cause you leave it behind
His friends come and go like the seasons and tide He can't keep a women they all realize He loves them, leaves them, takes what he needs He's loyal to no one, no one at all
You were brought up well still in spite of it all You're touched by nothing, watch a man fall Put a foot on his back to get a better view Cause your loyal to No-one. No-One but you!
You said we die alone, in this case you were right No friends by your side or family in sight There'll be no talking your way out this time So don't count the cash cause you leave it behind